Татьяна Камоза

Вряд ли самые громкие слова благодарности в адрес Наташи и Бориса смогут по-настоящему передать то, что я чувствую по отношению к ним. И это правда. А надо бы как-то постараться и хотя бы вот так, письменно и на большом расстоянии, объяснить, что для меня сделали и что для меня значат эти люди.

Впрочем, по порядку если говорить, то нужна ведь и предыстория.

Для меня все начало складываться неблагополучно три года назад, когда дикие боли толкнули по больницам, и начался весь этот бред под названием «родная советская медицина». Она и осталась советской, только прибавились еще развращенность деньгами и отсутствие профессионализма, ответственности за больного и прочие штуки из клятвы Гиппократа.

Все мы — те, кто сталкивается с тяжелой болезнью, с угрозой потери жизни или, как в моем случае, потерей движения, знаем три страшных вещи: тебе больно всегда, тебе страшно всегда и ты одинок. Всегда. Не хочу обидеть переживающих близких людей, но это так. Особенно, если мы близких пытаемся беречь, а значит — терпеть, то есть справляться в одиночку.

Так вот, когда в моей бедолажной жизни появилась «Наташа из Израиля», я перестала быть одна. Одна — против боли, страха и одиночества. Как вот это выразить в «спасибах»?

До этого у меня что только не находили… В знаменитом Центре акушерства и гинекологии РАМН уже повезли на операцию, чулки выдали и пить не давали, каталка приехала! Слава богу, что упросила, сперва, посмотреть на кресле — и тут случайно выяснилось, что оперировать нечего! То есть вообще. Отправили к нефрологам — мол, почки это у вас. Кстати, 4 дня в этом центре обошлись мне в 3 тысячи долларов — за это чуть не разрезали и выписали без диагноза!

Нефрологи Пироговки долго вертели-крутили, чуть тоже не разрезали, но я была уже ученая и не далась. И потому, ничего не найдя толком, меня послали… дальше. Боли в половине тела только усиливались, а я жила по принципу «пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю что». Наконец все сошлись на том, что это позвоночник.

И в кремлевках лежала, и в ЦКБ РАН и еще Бог знает где. Великий хирург-спинальник (не стоит называть его громко, но если кому-то понадобиться знать предметно — напишите мне — отвечу) посмотрел мои снимки МРТ и заявил, что «да у вас банальные грыжи, мне тут резать нечего». Через год после операции в Израиле, вернувшей мне возможность ходить, все вспоминала, как три месяца дожидалась дефицитной платной консультации этого «светилы». И ради чего? Вывода о банальности грыж? А что — это сняло дикие боли? Поставило на ноги?

В 49 лет я не могла не только работать — но и ходить нормально.

В 1-ой Градской, куда я как-то попала по «скорой», мне вообще разом нашли целых две онкологии — но почему-то легких и яичников. Помню, как Боря Михельсон в день нашей первой встречи в Тель-Авиве меня сразу, хотя и со смехом, успокоил: «Таня, двух раков сразу просто не бывает».

А между тем за полтора года стало совсем худо и к весне 2010 у меня уже частично парализовало правую ногу. Наши врачи выдали: сделайте еще одну госпитализацию — и сможете оформить инвалидность. А нога? Ну, может обратно отпарализует. А может и нет — кто знает. Ну в крайнем случае — смените палку на костыли, но пока что сможете себя частично обслуживать сами.

Частично ходить. Частично обслуживать. Частично жить. Вот так вот. И никакого просвета. Боли дикие сутками, горшок под кроватью, спина вся синяя от блокад.

А дочь — третьеклассница. А две работы любимые — давно по боку. Муж устал один тащить все, пока я месяцами по больницам. В общем — как у всех, кто знает тяжелую болезнь и не менее тяжелое отчаянье.

Вот тогда-то подруга, успешно прооперированная по поводу рака при помощи Натальи Свердлиной и дала мне телефон Magen.

Потом было много чего: и снимки по интернету как-то очень быстро посмотрели, и на диагностику-лечение бегом вызвали. Правда, предупредили, что все анализы-снимки придется переделать в Тель-Авиве. Наши почти всегда некачественные — я сама потом убедилась.

Наташа и ее сотрудники устроили все — вызов, жилье, консультации, перевод, транспорт и даже посторонние «хотелки». Ну, если вам приспичит в театр или там… ну-у, не знаю, в зоопарк. Они носятся с нами как с писаной торбой. Приезжают хоть днем, хоть ночью.

Важно: когда ты приехал — тебе спланированы все анализы-исследования специалисты. За тобой заезжают и лично сопровождают. Тебе переводят и терпеливо разъясняют все, что с тобой, что будут делать и как, зачем и почему.

Важно: это будут лучшие даже среди израильских спецы. И лучшие клиники — Ассута, Ихилов. А если недостаточно — то консилиум лучших будет организован, в том числе и международный консилиум, по интернету. Хоть с Германией, хоть с Америкой.

Важно: тебе подробно покажут стоимость всего, представят на русском все отчеты, справки, счета.

Но что особенно важно: ТЕБЕ СРАЗУ ПОМОГУТ и ТЫ СРАЗУ БУДЕШЬ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ.

Непередаваемое ощущение. Правда. Этакий прямо прожектор в морду лица, вместо видимости луча в конце тоннеля. Ага. С непривычки обалдеваешь.

Об израильской медицине и медсервисе говорить не буду — нам их никогда не догнать, наверное. Уже не получится.

Но хочу… Нет, должна! — сказать о самом важном.

Наташа, все ее люди выходят за рамки своего бизнеса. Это уже не просто работа за деньги. Это — много больше. Они проживают с тобой твою болезнь и твое излечение. Я не знаю, чем подтвердить свои слова, но это так.

Бесценно: в первый день, в день приезда, мне, притащившейся с палкой и мучимой болями, Боря Михельсон с непередаваемой горечью сказал: «А чем обезболиваетесь?». «Диклофенаком». «Бог ты мой, я тридцать лет как уехал (из Союза). Тогда был диклофенак — и все еще диклофенак». Мне тут же дали таблетку — единственную! — и я впервые жила без боли сутки. Далее — так было всегда.

Бесценно! Наташа Свердлина перед операцией уходила от меня в 10 вечера: «Таня, я приду в пять и разбужу тебя к 6-ти, к операции». Начинаю объяснять, что в отделении 3 русскоговорящих медсестры и не надо, не стоит, мол. Ответ: «Надо, надо. А вдруг ты будешь бояться?». А я и боялась. Но в полшестого утра она взяла меня за руку…

Бесценно: я выхожу из наркоза — Наташа уже сидит напротив. А к выписке лично встречает из России и привозит мне из аэропорта дочь — и успевает как-то точь-в-точь.

Бесценно: тебе муторно, или страшно, или непонятно — она бросит все, или ее Фиана бросит все — и с тобой будут сидеть в кафешке, болтать, если болтается и молчать, если молчится.

Я не преувеличиваю. Все так и есть.

Я видела этих людей и с другими больными. С теми, с другими — точно также. Даже немного обидно становится — я-то думала, что только со мной. Мы ж в болезни все эгоисты.

Я спросила как-то Наташу Свердлину о ее работе. Ну там, зачем тебе это надо, сутками, сыну всего 4 года, то се. «Это моя работа» — был ответ. А еще? «За эти годы у меня еще никто не ушел». Это был второй ответ.

По результатам: до конца 2011 года прогноз по моему заболеванию был таков — полный паралич правой ноги, частичная парализация органов малого таза справа. Мой израильский хирург, блестящий и для меня великий Шимон Рокхинд, 6 января сделал мне успешную операцию. 7-го января они с Наташей поставили меня на ноги, 8-го — выписали из клиники Ассута.

Мне нельзя горные лыжи и велосипед. Но Шимон Рокхинд в этом месте говорит «пока нельзя». Я верю.

Я хожу. Я хожу без палки. И уж тем более — без костылей. Я плаваю и бегаю. Я работаю. Я читаю 4 академических курса студентам. Я влезаю в платья трехлетней давности. Теперь, в августе, я позволила себе и вторую работу. Я могу летать самолетами — мы семьей уезжаем в отпуск. Моя подруга, давшая телефон Magen, уже полтора года не больна раком. Она, как и я, — просто здоровый работающий профессор истории.

Я хочу, чтобы все тяжелые и безвыходные истории болезней заканчивались так, как это сложилось у меня и моей подруженции.

И еще я абсолютно точно знаю, кому я обязана всем, что ко мне вернулось.

Это доктор Шимон Рокхинд. Это Борис, Фиана, Саша, все они. И главное — это Наташа Свердлина.

Наташа, еще раз спасибо.

Если кому-то нужно будет со мной связаться для консультации — мой телефон есть у владельцев этого сайта.